Жены декабристов в ссылке. Биография анны васильевны розен

Эдуард Аркадьевич (Арташесович) Асадов (1923 - 2004 гг.) - русский советский поэт и прозаик.

Семья и детство

Эдуард Асадов родился 7 сентября 1923 года в городе Мерв (ныне Мары) Туркменской АССР в армянской семье. Родители работали учителями. Отец Арташес Григорьевич Асадьянц (1898-1929) родился в Нагорном Карабахе, учился в Томском технологическом институте, член ПСР. 9 ноября 1918 был арестован на Алтае, освобождён 10 декабря 1919 группой П. Канцелярского. Из тюрьмы вышел большевиком, работал следователем Алтайской губЧК. С будущей женой Лидией Ивановной Курдовой (1902-1984) познакомился в Барнауле. В 1921 году уехал на Кавказ, воевал с дашнаками - комиссар стрелкового полка, командир стрелковой роты. С 1923 года - учитель в г. Мары (Туркмения).

После смерти отца в 1929 году Эдуард Асадов переехал с матерью в Свердловск, где жил его дед - врач Иван Калустович Курдов (1867-1938), выпускник Казанского университета, организатор санитарно-эпидемиологического дела и лечебно-профилактической помощи на Урале. Дядя - художник Валентин Иванович Курдов.

В восьмилетнем возрасте написал своё первое стихотворение. Вступил в пионеры, затем был принят в комсомол. С 1939 года жил в Москве на Пречистенке, в бывшем доходном доме Исакова. Учился в 38-й московской школе, которую закончил в 1941 году.

Великая Отечественная война

Через неделю после выпускного вечера началась Великая Отечественная война. Асадов ушёл добровольцем на фронт, был наводчиком миномёта, потом помощником командира батареи «Катюш» на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. Воевал на Ленинградском фронте.

В ночь с 3 на 4 мая 1944 года в боях за Севастополь под Бельбеком получил тяжелейшее ранение осколком снаряда в лицо. Теряя сознание, он довёл грузовой автомобиль с боеприпасами до артиллерийской батареи. После продолжительного лечения в госпиталях врачи не смогли сохранить ему глаза, и с того времени Асадов был вынужден до конца жизни носить чёрную полумаску на лице.

Об этих трагических днях поэт потом вспоминал:

«…Что было потом? А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» - в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило - диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.

Было плохо, но молодость и жизнь все-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда - в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное - приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» - поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь. Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в своё дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.

Литературная деятельность

В 1946 году поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, который с отличием окончил в 1951 году. В том же году опубликовал первый сборник стихов «Светлая дорога» и был принят в члены КПСС и в Союз писателей.

Асадов писал лирические стихи, поэмы (в том числе автобиографическая «Снова в строй», 1948), рассказы, эссе, повесть «Гоголевский бульвар» (сборник «Не смейте бить человека!», Москва: Славянский диалог, 1998). В разное время работал литконсультантом в «Литературной газете», журналах «Огонёк» и «Молодая гвардия», в издательстве «Молодая гвардия». После распада СССР публиковался в издательствах «Славянский диалог», «Эксмо» и «Русская книга».

… Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!»

Эдуард Асадов - автор 47 книг: «Снежный вечер» (1956), «Солдаты вернулись с войны» (1957), «Во имя большой любви» (1962), «Лирические страницы» (1962), «Я люблю навсегда» (1965), «Будьте счастливы, мечтатели» (1966), «Остров романтики» (1969), «Доброта» (1972), «Песня о бессловесных друзьях» (1974), «Ветра беспокойных лет» (1975), «Созвездие Гончих Псов» (1976), «Годы мужества и любви» (1978), «Компас счастья» (1979), «Именем совести» (1980), «Дым Отечества» (1983), «Сражаюсь, верую, люблю!» (1983), «Высокий долг» (1986), «Судьбы и сердца» (1990), «Зарницы войны» (1995), «Не надо сдаваться, люди» (1997), «Не надо отдавать любимых» (2000), «Не проходите мимо любви. Поэзия и проза» (2000), «Смеяться лучше, чем терзаться. Поэзия и проза» (2001) и другие. Кроме того, Эдуард Асадов писал и прозу (рассказы «Зарницы войны», «Разведчица Саша», повесть «Фронтовая весна»), переводил стихи поэтов Башкирии, Грузии, Калмыкии, Казахстана, Узбекистана.

Асадов стал популярен с начала 1960-х годов. Его книги, выходившие 100-тысячными тиражами, моментально исчезали с прилавков книжных магазинов. Литературные вечера поэта, организованные по линии Бюро пропаганды Союза писателей СССР, Москонцерта и различных филармоний, на протяжении почти 40 лет проходили с неизменным аншлагом в крупнейших концертных залах страны, вмещавших до 3000 человек. Их постоянной участницей была супруга поэта - актриса, мастер художественного слова Галина Разумовская.

Эдуард Асадов в своих стихотворениях обращался к лучшим человеческим качествам - к доброте, верности, благородству, великодушию, патриотизму, справедливости. Стихи он зачастую посвящал молодежи, стремясь передать новому поколению накопленный опыт.

Асадов был женат на Галине Валентиновне Разумовской (1925-1997), артистке «Москонцерта».

И, хотя дети Эдуарда Асадова в этом браке не появились, они прожили счастливую жизнь. Несмотря на то, что поэт не имел своих детей, он написал настолько проникновенные стихи о детях, что остается только удивляться, откуда ему знакомы такие отеческие чувства.

Последние годы жизни

В последние годы жил и работал в писательском посёлке ДНТ Красновидово.

Умер 21 апреля 2004 года в Одинцово Московской области. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. Своё сердце Эдуард Асадов завещал захоронить на Сапун-горе в Севастополе, однако, по свидетельствам работников музея на Сапун-горе, родственники были против, поэтому завещание поэта выполнено не было.

Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (7 февраля 2004) - за большие заслуги в развитии отечественной литературы
Орден Почёта (7 сентября 1998) - за большой вклад в отечественную литературу
Орден Дружбы Народов (20 октября 1993) - за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей
Орден Отечественной войны I степени (11 марта 1985)
Орден Красной Звезды (1 февраля 1945)
Два ордена «Знак Почёта» (28 октября 1967; 18 сентября 1973)
Медаль «За оборону Ленинграда»
Медаль «За оборону Севастополя»
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
Почётный гражданин Севастополя (1989)
18 ноября 1998 года Указом так называемого постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР Эдуарду Асадову присвоено звание «Герой Советского Союза» с вручением ордена Ленина.

На Сапун-горе в музее «Защита и освобождение Севастополя» есть стенд, посвящённый Эдуарду Асадову и его творчеству.

, Московская область , Россия) - советский поэт и прозаик .

Биография

В последние годы жил и работал в писательском посёлке ДНТ Красновидово . Умер 21 апреля 2004 года в Одинцово . Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище . Своё сердце Эдуард Асадов завещал захоронить на Сапун-горе в Севастополе , однако, по свидетельствам работников музея на Сапун-горе, родственники были против, поэтому завещание поэта выполнено не было.

Творческая деятельность

Эдуард Асадов - автор 47 книг: «Снежный вечер» (1956), «Солдаты вернулись с войны» (1957), «Во имя большой любви» (1962), «Лирические страницы» (1962), «Я люблю навсегда» (1965), «Будьте счастливы, мечтатели» (1966), «Остров романтики» (1969), «Доброта» (1972), «Песня о бессловесных друзьях» (1974), «Ветра беспокойных лет» (1975), «Созвездие Гончих Псов» (1976), «Годы мужества и любви» (1978), «Компас счастья» (1979), «Именем совести» (1980), «Дым Отечества» (1983), «Сражаюсь, верую, люблю!» (1983), «Высокий долг» (1986), «Судьбы и сердца» (1990), «Зарницы войны» (1995), «Не надо сдаваться, люди» (1997), «Не надо отдавать любимых» (2000), «Не проходите мимо любви. Поэзия и проза» (2000), «Смеяться лучше, чем терзаться. Поэзия и проза» (2001) и другие. Кроме того, Эдуард Асадов писал и прозу (рассказы «Зарницы войны», «Разведчица Саша», повесть «Фронтовая весна»), переводил стихи поэтов Башкирии , Грузии , Калмыкии , Казахстана , Узбекистана .

Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась…

Асадов писал лирические стихи, поэмы (в том числе автобиографическая «Снова в строй», 1948), рассказы, эссе, повесть «Гоголевский бульвар» (сборник «Не смейте бить человека!», Москва: Славянский диалог, 1998). В разное время работал литконсультантом в «Литературной газете» , журналах «Огонёк» и «Молодая гвардия» , в издательстве «Молодая гвардия» . После распада СССР публиковался в издательствах «Славянский диалог» , «Эксмо» и «Русская книга» .

Асадов стал популярен с начала 1960-х годов. Его книги, выходившие 100-тысячными тиражами, моментально исчезали с прилавков книжных магазинов. Литературные вечера поэта, организованные по линии Бюро пропаганды Союза писателей СССР , Москонцерта и различных филармоний, на протяжении почти 40 лет проходили с неизменным аншлагом в крупнейших концертных залах страны, вмещавших до 3000 человек. Их постоянной участницей была супруга поэта - актриса, мастер художественного слова Галина Разумовская .

Семья

Курдов Иван (Ованес) Галустович - дед поэта. Земский врач. В молодые годы секретарь Н. Г. Чернышевского
Асадова Лидия Ивановна (1902-1984) - мать поэта
Разумовская (Асадова) Галина Валентиновна (1925-1997) - жена (артистка «Москонцерта»)

Награды

Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (7 февраля ) - за большие заслуги в развитии отечественной литературы
Орден Почёта (7 сентября ) - за большой вклад в отечественную литературу
Орден Дружбы Народов (20 октября ) - за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей
Орден Отечественной войны I степени (11 марта 1985)
Орден Красной Звезды (1 февраля 1945)
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

18 ноября 1998 года указом так называемого постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР Эдуарду Асадову присвоено звание «Герой Советского Союза» с вручением ордена Ленина.

Память

Библиография

Эдуард Асадов. Не надо отдавать любимых: стихи. - Москва, Эксмо. 384 c., ил., 2009. - ISBN 978-5-699-16799-9 .
Эдуард Асадов. Что такое счастье: Стихотворения. "Золотая серия поэзии". - Москва, Эксмо. 416 c., ил., 2008. - ISBN 978-5-699-16801-9 .
Эдуард Асадов. Лирика. - Эксмо, 2006. - ISBN 5-699-07653-0 .
Ты снова придешь ко мне. Поэзия и проза. - Эксмо-Пресс, 2006. - ISBN 5-04-010208-8 .
У любви не бывает разлук. - Эксмо, 2006. - ISBN 5-699-02419-0 .
Первое свидание. - Эксмо, 2006. - ISBN 5-699-12006-8 .
Праздники наших дней. - Эксмо, 2006. - ISBN 5-699-05781-1 .
Что такое счастье. - Эксмо, 2005. - ISBN 5-04-009969-X .
Когда стихи улыбаются. - Эксмо, 2004. - ISBN 5-699-06268-8 .
Дорога в крылатое завтра. - Эксмо, 2004. - ISBN 5-699-04893-6 .
Эдуард Асадов. Собрание сочинений в шести томах. - Граница, 2003. - ISBN 5-86436-331-6 .
Эдуард Асадов. Собрание сочинений в трёх томах. - Москва: Художественная литература, 1987.
Эдуард Асадов. Избранное. В двух томах. - Художественная литература, 1981.
Во имя большой любви. - Молодая гвардия, 1963.

Напишите отзыв о статье "Асадов, Эдуард Аркадьевич"

Примечания

Литература

Розанов И. И. Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. - Минск: Вышэйшая школа, 1982.
Ради вас, люди/И. С. Стрельбицкий .-М.:Советская Россия, 1979
Л. И. Дзюбинский. Герои города Серова. Серов. 2010 год.

Ссылки

Биография

// РИА «Новости»

Отрывок, характеризующий Асадов, Эдуард Аркадьевич

– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.

Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.

Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.

Имя : Эдуард Асадов (Eduard Asadov)
Дата рождения : 7 сентября 1923 г.
Знак зодиака : Дева
Возраст : 80 лет
Дата смерти : 21 апреля 2004 г.
Место рождения : Мерв, Туркестан
Деятельность : поэт, прозаик
Семейное положение : вдовец

Эдуард Асадов: биография

Асадов Эдуард Аркадьевич – выдающийся отечественный поэт и прозаик, герой Советского Союза, удивительный по силе духа и мужеству человек, потерявший зрение в юности, но нашедший в себе силы жить и творить для людей.

Эдуард Асадов появился на свет в сентябре 1923 года, в городе Мерв Туркестанской АССР, в семье интеллигентных армян. Его отец, Арташес Григорьевич Асадьянц (позднее переменивший имя и фамилию и ставший Аркадием Григорьевичем Асадовым), участвовал в революционном движении, сидел в тюрьме за свои убеждения, после чего примкнул к большевикам. Впоследствии служил следователем, комиссаром и командиром стрелковой роты. Выйдя в отставку, Аркадий Григорьевич женился на матери будущего поэта, Лидии Ивановне Курдовой, и сменил военные погоны на мирный статус школьного учителя.

Юные годы маленького Эдика протекали в уютной атмосфере маленького туркменского городка, с его пыльными улочками, шумными базарами и бесконечным синим небом. Однако счастье и семейная идиллия были недолгими. Когда мальчику было всего шесть лет, трагическим образом скончался его отец. На момент смерти Аркадию Григорьевичу было около тридцати, а умер он, не пострадавший от бандитских пуль и лихолетья Гражданской войны, от кишечной непроходимости.

Мать Эдуарда, оставшись одна с ребенком, не смогла выносить обстановки, напоминавшей ей о покойном супруге. В 1929 году Лидия Ивановна собрала свои нехитрые пожитки и вместе с сыном перебралась в Свердловск, где жил ее отец, Иван Калустович. Именно в Свердловске Эдик впервые пошел в школу, а в восемь лет написал свои первые стихи, там же стал посещать театральный кружок. Все прочили мальчику блестящее будущее, настолько он был талантлив, пылок, разносторонен.

Раз вкусив прелести строчек, выбегающих из-под пера, Асадов уже не мог остановиться. Мальчик писал стихи обо всем, что он видел, чувствовал, любил. Мама Эдика смогла привить сыну не только любовь к литературе, театру, творчеству, но и своего рода преклонение перед истинными чувствами, искренностью, преданностью, страстью.

Биографы Эдуарда Асадова утверждают, что благоговение, испытываемое поэтом перед настоящей, неподдельной любовью, передалось поэту на генетическом уровне. Его отец и мать полюбили друг друга и поженились, невзирая на национальности и прочие условности. Впрочем, тогда, в Советском Союзе, этим никого было не удивить. Тем более характерен пример, связанный с историей о прабабушке Эдуарда. Она была родом из хорошей дворянской семьи, проживающей в Петербурге, но полюбила английского лорда, с которым и связала свою судьбу вопреки общественному мнению и воле родителей.

После Свердловска Асадовы перебрались в Москву, где Лидия Ивановна продолжала работать школьной учительницей. Эдуард был в восторге. Его очаровал большой и шумный город, столица покорила сердце юноши своим масштабом, архитектурой, суматохой. Он писал буквально обо всем, будто впитывая наперед впечатления от увиденного и стараясь зафиксировать их на бумаге. Это были стихи о любви, жизни, девушках, прекрасных, как весенние цветы, о жизнерадостных людях и сбывающихся мечтах.

После окончания школы Эдуард Асадов планировал поступать в ВУЗ, только все никак не мог выбрать направление, колеблясь между литературным и театральным институтами. Выпускной вечер в его школе пришелся на 14 июня 1941 года. Юноша, рассчитывал, что у него еще будет несколько дней на размышления до подачи документов. Но судьба распорядилась иначе. Война сломала жизни миллионов советских людей, и молодой поэт не смог избежать предначертанного. Впрочем, он и не пытался: в первый же день войны Асадов явился в военкомат и записался добровольцем на фронт.

На войне

Эдуард был назначен в расчет орудия, ставшего впоследствии известным всему миру как легендарная «катюша». Поэт воевал под Москвой и Ленинградом, на Волховском, Северо-Кавказском, Ленинградском фронтах. Молодой военный проявлял недюжинную отвагу и мужество, прошел путь от наводчика орудия до комбата гвардейских минометов.

В перерывах между боями и обстрелами поэт продолжал писать. Он сочинял и тут же читал солдатам стихи о войне, любви, надежде, грусти, а сослуживцы просили еще. В одном из своих произведений Асадов описывает такой момент. Критики творчества поэта неоднократно осуждали его за идеализацию быта солдат, им было невдомек, что даже в грязи, крови и боли человек может мечтать о любви, грезить мирными картинами, вспоминать семью, детей, любимую девушку.

Стихи о войне. Эдуард Асадов "Помните".

В очередной раз жизнь и надежды юного поэта перечеркнула война. В 1944 году на подступах к Севастополю батарея, где служил Асадов, была разбита, а все его однополчане погибли. В такой обстановке Эдуард принял героическое решение, не оставлявшее ему практически никаких шансов выжить. Он загрузил оставшиеся боеприпасы в старенький грузовик и стал прорываться на соседний боевой рубеж, где снаряды были жизненно необходимы. Он сумел довести машину под минометным огнем и непрекращающимся обстрелом, но по дороге получил страшное ранение осколком снаряда в голову.

Далее последовали бесконечные госпитали и медики, разводившие руками. Несмотря на перенесенные Асадовым двенадцать операций, черепно-мозговая травма, полученная им, была настолько серьезна, что никто и не надеялся, что герой выживет. Однако Эдуард выжил. Выжил, но навсегда лишился зрения. Этот факт поверг поэта в глубокую депрессию, он не понимал, как и зачем ему теперь жить, кому нужен слепой и беспомощный юноша.

По воспоминаниям самого Асадова, спасла его любовь женщин. Оказалось, что его стихи широко известны за пределами его военной части, они расходились в списках, и эти переписанные от руки листочки читали люди, девушки, женщины, мужчины и старики. Именно в госпитале поэт выяснил, что он знаменит, что у него множество поклонниц. Девушки регулярно навещали своего кумира, и как минимум шесть из них были готовы выйти замуж за поэта-героя.

Перед одной из них Асадов устоять не смог. Это была Ирина Викторова, артистка детского театра, она и стала первой женой поэта. К сожалению, этот брак не был долговечным, любовь, которую Ира, казалось, испытывала к Эдуарду, оказалась увлечением, и пара вскоре рассталась.

Творчество

По окончанию войны Эдуард Асадов продолжил свою деятельность как поэт и прозаик. Поначалу он писал стихи «в стол», не решаясь публиковаться. Однажды поэт отправил несколько стихотворений Корнею Чуковскому, которого считал профессионалом в поэзии. Чуковский сначала раскритиковал произведения Асадова в пух и прах, но в конце письма неожиданно подвел итог, написав, что Эдуард – истинный поэт, обладающий «подлинным поэтическим дыханием».

Выступление Эдуарда Асадова

После такого «благословения» Асадов воспрянул духом. Он поступил в столичный Литературный университет, который с успехом окончил в 1951 году. В том же году вышел первый из его сборников «Светлая дорога». Затем последовало вступление в члены КПСС и в Союз писателей, долгожданное признание широкой публики и мировой общественности.

В послевоенные годы Эдуард Асадов участвовал в многочисленных литературных вечерах, читал со сцены стихи, раздавал автографы, выступал, рассказывая людям о своей жизни и судьбе. Его любили и уважали, его стихами зачитывались миллионы, Асадову приходили письма со всего Союза: так в душах людей отзывалось его творчество, затрагивая самые потаенные струны и самые глубокие чувства.

«Стихи о рыжей дворняге»;

«Сатана»;

«Трусиха» и другие.

В 1998 году Эдуард Асадов был удостоен звания Героя Советского Союза.

Скончался любимый миллионами простых советских людей поэт в 2004 году, в Одинцово, что под Москвой.

Личная жизнь

Со второй своей супругой, Галиной Разумовской, Асадов познакомился на одном из концертов во Дворце культуры МГУ. Она была артисткой Москонцерта и попросила пропустить ее выступить первой, поскольку боялась опоздать на самолет. Галина стала верной спутницей, последней любовью, музой и глазами поэта.

Биография и эпизоды жизни Эдуарда Асадова. Когда родился и умер Эдуард Асадов, памятные места и даты важных событий его жизни. Цитаты поэта и писателя, фото и видео.

Годы жизни Эдуарда Асадова:

родился 7 сентября 1923, умер 21 апреля 2004

Эпитафия

«И я готов поклясться вам:
В его стихах так много света,
Что не найдёшь порой его
Даже у зрячего поэта!»
Из стихотворения Ильи Суслова памяти Асадова

Биография

Его произведения никогда не входили в школьную программу, что не мешало тысячам людей знать стихи Асадова наизусть. Человек удивительной судьбы, он покорял своих читателей неподдельной искренностью и чистотой. Он всегда писал о самом главном - о любви и нежности, о Родине, дружбе и преданности, вот почему его слова находили отклик в сердцах многих людей. Не став литературной классикой, стихи Асадова стали классикой народной.

Эдуард Асадов родился в Туркмении. Детство было тяжелым - гражданская война, смерть отца, бедность. Стихи Асадов начал писать еще ребенком, но окончив школу, тут же ушел на фронт - началась Великая Отечественная война. На войне с Асадовым случилось большое несчастье - во время боя под Севастополем он получил тяжелое ранение в лицо. Теряя сознание, Асадов смог довезти боеприпасы до места. Последовала череда операций, но, увы, зрение ему так и не удалось спасти. Асадов ослеп и всю оставшуюся жизнь носил на лице черную повязку, которую никогда не снимал на людях.

Наверное, любой другой человек после подобной трагедии обозлился бы, очерствел, но только не Асадов. Он продолжил писать стихи - все такие же искренние, сокровенные, жизнерадостные. После войны он поступил в Литературный институт, который закончил с отличием, и в этом же году выпустил сборник своих стихотворений, тут же получив известность. Асадов очень быстро становился популярным - его книги раскупали мгновенно, от приглашений на поэтические вечера и концерты просто не было отбоя. Ежедневно Асадов получал множество писем, в которых люди со всех уголков страны делились своими жизненными историями, в которых поэт черпал вдохновение. За свою жизнь Асадов выпустил около шестидесяти сборников стихов и прозы.

Когда Асадов лежал в госпитале после ранения, его нередко навещали знакомые девушки, на одной из которых он впоследствии женился, но, увы, брак вскоре распался. Счастье в личной жизни Асадов обрел, уже став известным поэтом. На одном из концертов он познакомился с девушкой-артисткой. Сначала она просто читала его стихи во время своих выступлений, но со временем Эдуард и Галина подружились, а вскоре стали мужем и женой.

Смерть Асадова наступила 21 апреля 2004 года. Причиной смерти Асадова стал сердечный приступ - поэт скончался еще до приезда скорой помощи. Свое сердце поэт завещал похоронить на Сапун-горе, но родственники Асадова воспротивились исполнению его воли. Похороны Асадова прошли в Москве, могила Асадова находится на Кунцевском кладбище.

Линия жизни

7 сентября 1923 г. Дата рождения Эдуарда Аркадьевича Асадова (настоящее отчество Арташесович).
1929 г. Переезд в Свердловск.
1939 г. Переезд в Москву.
1941 г. Окончание 38-й московской школы, уход добровольцем на фронт.
ночь с 3 на 4 мая 1944 г. Тяжелое ранение, в результате которого Асадов потерял зрение.
1946 г. Поступление в Литературный институт им. А. М. Горького.
1956 г. Выход книги стихов Асадова «Снежный вечер».
1951 г . Окончание института, публикация первого сборника стихов Асадова «Светлая дорога», вступление в КПСС и Союз писателей.
1961 г. Знакомство с Галиной Разумовской, будущей женой Асадова.
29 апреля 1997 г. Смерть жены Асадова, Галины.
2001 г. Выход книги Асадова «Смеяться лучше, чем терзаться. Поэзия и проза».
21 апреля 2004 г. Дата смерти Асадова.
23 апреля 2004 г. Похороны Асадова.

Памятные места

1. Город Мары, Туркмения, где родился Асадов.
2. Школа № 38, г. Москва, где учился Асадов.
3. Литературный институт им. А. М. Горького, который окончил Асадов.
4. Писательский поселок ДНТ Красновидово, где жил и работал последние годы Асадов.
5. Музей «Защита и освобождение Севастополя» на Сапун-горе в Севастополе, в котором находится стенд, посвященный Асадову.
6. Кунцевское кладбище, где похоронен Асадов.

Эпизоды жизни

В 1945 году, прямо из госпиталя, в котором Асадов лежал после ранения, он отослал тетрадку со своими стихами Корнею Чуковскому. В ответ он получил письмо с суровой критикой от знаменитого поэта, которое, правда, заканчивалось словами: «И все-таки, несмотря на все сказанное, я с полной ответственностью могу Вам сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у Вас есть то лирическое дыхание, которое присуще только поэту. Желаю успеха. Ваш Корней Чуковский». Эти слова так вдохновили Асадова, что он решил, что всю свою жизнь посвятит творчеству.

Свои стихи Асадов сначала вынашивал в себе, потом наговаривал на магнитофон, правил, редактировал, а затем садился за печатную машинку. Свои произведения Асадов сам набирал на печатной машинке, причем печатал с хорошей средней скоростью.

Завет

«Любовью нам надо всегда гордиться, ибо она - редчайшая ценность!»

«Любое дело делайте с душой».

Стихотворение Асадова «Дорожите счастьем, дорожите!»

Соболезнования

«Дедушка не был из тех, кто впадает в отчаяние. Он обладал невероятно сильной волей».
Кристина Асадова, внучка Эдуарда Асадова

«Синтетический автор, он сразу сделал тот катарсис, тот драйв, который частями делали походная песня, кондово-советский стих, повестушка в журнале «Юность», потрепанный томик Пушкина или Есенина и многое, многое другое. Поэт отвязный, крутой, не подвластный культуре, ни то, ни это, ничто из известного нам, поэт апофатический, такого нет больше. Такого поэта нет».
Псой Короленко, автор-песенник, филолог, журналист

Асадов Эдуард Аркадьевич

Эдуа́рд Арка́дьевич (Арташе́зович) Аса́дов (7 сентября 1923, Мерв, Туркестанская АССР, РСФСР, СССР - 21 апреля 2004, Одинцово, Московская область, Россия) - русский советский поэт, прозаик.

Автобиография

Я родился на стыке двух эпох, двух миров, двух цивилизаций, на стыке древнего и нового Востока. В моих любопытно распахнутых глазах могли одновременно отражаться и пионерский галстук, и черная паранджа, и европейский костюм, и красный на вате туркменский халат с черной бараньей папахой, и автомобиль, и входящий в город под перезвон колокольчиков длиннющий караван верблюдов с полными хурджинами фруктов и всевозможных пряностей, и сверкающий в небе самолет, и надрывно стонущий муэдзин. Короче, и старое и новое, и все выпукло, пестро, рельефно.

Бездумного, беззаботного детства у человека бывает, в общем-то, мало, до первого школьного звонка. И они, эти годы, были для меня щедро залиты раскаленным азиатским солнцем, пронизаны разномастным звучанием русских, армянских и туркменских песен и текли по губам прохладными струйками арбузного и виноградного сока.

Отец мой умер рано и неожиданно, в течение трех дней от заворота кишок. Врачи поставили неверный диагноз, ибо их ввели в заблуждение его спокойная улыбка и то, что он ни разу не застонал при невероятной физической боли. Отец же считал, что врачи должны все понимать сами, а стонать - это просто недостойно мужчины. Было мне тогда неполных шесть лет.

Больше мама оставаться тут не могла, и мы уехали с ней на Урал, в Свердловск, где жил мой дедушка Иван Калустович Курдов. Ей дали комнату на проспекте Ленина, недалеко от Верх-Исетского завода. И вскоре мы с ней вместе пошли в «первый класс». Только она - в качестве учителя, а я - ученика. Справедливость требует уточнить, что пошел я не в класс моей мамы - строгость ее мне была хорошо известна, - а постарался попасть в параллельный.

У каждого человека, вероятно, есть «страна своего детства». Такой страной я считаю Свердловск, рабочий Урал с его спокойными, строгими, но добрыми людьми, с могучими заводами, бескрайней тайгой и крепчайшими морозами. Если Туркмения запечатлелась в моей детской памяти главным образом красновато-золотистой цветовой гаммой песков, солнца и фруктов, то Урал - это белое и зеленое: огромное количество хрустящего, как сахар, снега на газонах, крышах, деревьях, на шапках и даже на проводах и бескрайнее море темно-зеленой тайги летом.

Тут на Урале, в Свердловске, прожил я с шести до шестнадцати лет, а это в юности - целая эпоха. Тут, в восьмилетнем возрасте, написал свое первое стихотворение, в пятнадцать вступил в комсомол, полюбил литературу, театр, музыку и вообще искусство. Занимался в драмкружках Свердловского Дворца пионеров, состоял в активе ТЮЗа, выступал с приветствиями от имени уральской пионерии на партийных и комсомольских конференциях и с чтением стихов на молодежных олимпиадах и конкурсах. Вовсю бурлила моя армянская энергия и литературная душа!

Часто приходил в гости к деду, слушал его немногословные рассказы о революционных демократах, о Чернышевском, у которого он в молодости работал секретарем. Говорил с ним порой на международные и самые житейские темы, иногда спорил запальчиво и, может быть, наивно. Но никогда не встречал в глазах старика даже тени иронии или гнева. Он был суров, но справедлив, а припертый подчас в каком-то споре моими живыми аргументами, задумчиво улыбался и говорил: «Этого я, к сожалению, не видел и не знаю. Но раз это видел ты, то я тебе верю». И, страдая одышкой, медленно уходил к себе в кабинет.

Мама, как и положено ей на роду, горячо меня любила. К каким-то минусам была снисходительна, но против других недостатков вставала стеной. Так, больше всего она не терпела лени и лжи. С раннего детства приучала и приучила меня никогда и ни при каких обстоятельствах не лгать, чего бы мне это ни стоило. А с ленью моей она боролась очень просто: работой. У меня, например, в доме всегда имелись какие-то обязанности, которых, кроме меня, не должен был выполнять никто. И это, скажем прямо, дисциплинировало.

Началась жизнь, полная новых и ярких впечатлений. Красавица Москва, с ее Красной площадью, проспектами, площадями, станциями метро, театрами, Третьяковкой, да мало ли чем еще, буквально закружила меня, наполняя душу ярким, светлым, незабываемым. Снова уроки, споры в школьных коридорах, новые друзья, вечера самодеятельности и стихи, стихи...

Первое мое выступление как поэта состоялось 23 февраля 1940 года в Краснознаменном зале ЦДСА, или по-тогдашнему - ЦДКА. Я читал бойцам и командирам свое стихотворение, посвященное нашей армии. Я не склонен переоценивать качеств моих первых стихов, и горячий прием, оказанный мне, отношу лишь за счет моего мальчишеского энтузиазма, срывающегося от волнения голоса и доброты моих слушателей. Но этот успех был для меня, вероятно, особенно важным, так как не погубил еще очень хрупкого и трепетного ростка поэзии в моем сердце. А наоборот - даже словно бы укрепил его.

Москва, как и вся страна, жила в те предвоенные годы какой-то энергичной, радостной и в то же время тревожной жизнью. Все восхищались подвигами пагіанинцев, мужеством и отвагой Водопьянова, Чкалова, Громова, Ляпидевского, Гризодубовой, Кравченко и других героев. Едва ли не все знали по портретам героев производства, таких как Стаханов, Изотов, Мария и Евдокия Виноградовы, Макар Мазай, кузнец Бусыгин, первая трактористка Паша Ангелина, и других. Страна словно бы рвалась из прошлого в будущее, рвалась, преодолевая бураны и штормы, ломая все нормы и графики, которые старели прямо на глазах.

Некоторые утверждают сегодня, так сказать, задним числом, что о приближающейся войне мы знали. Да, предчувствие чего-то тревожного было. О возможности войны, которую могут когда-нибудь развязать наши враги, мы говорили. Но никто не думал, что это будет так скоро. Никто. Жили мы и тревожно, и радостно. В школах работали кружки ГСО (санитарной обороны) и ПВХО (противохимической обороны), в десятых и девятых классах преподавалось военное дело. Иногда под руководством военрука проводились в масштабах школ учения противохимической и противовоздушной обороны. Но все это больше походило на урок, на какую-то военную игру, но не настоящую подготовку к войне. В реальность ее мы все-таки старались не верить.

Мы дружно, компаниями ходили в кино, устраивали вечера самодеятельности и весело и самозабвенно танцевали. Что танцевали тогда? Да, пожалуй, все: и вальс, и блюз, и фокстрот, и румбу, даже порой кружились в веселой польке. Но главным танцем тех лет, владыкой всех вечеров, карнавалов и дружеских встреч было танго. Его медленный и четкий ритм, вздрагивающие и берущие за душу звуки покоряли буквально всех. Танец этот удивительно помогал знакомству, какому-то внутреннему сближению, а порой создавал атмосферу чего-то интимно-свет-лого и немного грустного. Особенно часто ставились на диски патефонов и проигрывателей такие мелодии, как «Брызги шампанского», «Дождь идет», «Песня о дружбе» в исполнении Вадима Козина и «Цыган». Без всяких преувеличений можно сказать, что тридцатые годы в смысле танцевальной музыки были эпохой танго.

Выпускной бал! Вряд ли найдется на земле человек, который не сохранил бы в душе своей навсегда этот единственный в жизни вечер! Помню его и я. И так ясно, словно состоялся он всего каких-нибудь две-три недели назад... Хотя времени прошло с тех пор не две и не три недели, а, увы, «чуточку» побольше...

Выпускной бал в нашей 38-й московской школе состоялся 14 июня 1941 года. И хотя одеты мы были проще, чем, скажем, выпускники теперешних послевоенных лет (материальные возможности у наших родителей были скромнее), но одевались и наглаживались мы все-таки на славу и веселились никак не меньше, а может быть, и еще горячей. И эмоциональность эта в какой-то мере определялась неуловимым ощущением тревоги и грусти, видимо, большей, чем обычная разлука после промчавшихся школьных лет.

Теплая звездная ночь мягко заглядывала в окна, птицами летали по всем этажам шумные, веселые голоса. К концу вечера некоторые словно бы повзрослевшие ребята впервые, почти не прячась, раскуривали где-нибудь в пустом классе, беседуя со сверстниками у раскрытого окна.

Говорили сумбурно, грустно и весело. Мечтали, строили планы, шутили, о чем-то спорили запальчиво и легко...

В актовом зале сияли все плафоны и люстры, без устали трудилась старенькая школьная радиола, крутились бесконечные пары, а над головами, через усилитель, словно бы импонируя нашему настроению, катился по лестницам и коридорам голос Вадима Козина:

Давай пожмем друг другу руки - И в дальний путь на долгие года!..

Мы танцевали, острили, пожимали друг другу ладони и никак не знали, что со многими расстаемся не на месяц, не на год и не на «долгие года», а до конца своих дней, навсегда...

22 июня 1941 года над Москвой стоял солнечный, яркий рассвет. Я возвращался из Подмосковья, где с субботы на воскресенье на станции Лосиноостровская ночевал у своей тетки. В вагоне электрички было шумно и весело. Как-никак, впереди целый воскресный и очень хороший солнечный день! Люди громко переговаривались, шелестели заиндевевшими бумажками от эскимо, перелистывали свежие газеты и журналы.

В память почему-то врезалась молодая пара (очевидно, молодоженов), сидевшая на скамейке против меня. Он - широкоплечий, веснушчатый, с круглым добродушным лицом, в белых отутюженных брюках и голубой тенниске на крепкой груди. Она - некрасивая, но удивительно милая, видимо, от счастья, прямо-таки полыхавшего из ее маленьких круглых «фонариков», в пестрой короткой юбке и такой же цветастой жакетке, плохо скрывающей ее уже заметно округленную талию. Он только и делал, что предлагал ей все, что проносили мимо, - от мороженого до железнодорожных расписаний и лотерей ОСОАВИАХИМа. Всякий раз, вскакивая, он взволнованно говорил: «Леночка, хочешь?» А она, счастливо смеясь, усаживала его обратно и ласково отвечала: «Димуша, уймись! Не все сразу. Успеем...»

Группа солдат, или, как тогда их называли, красноармейцев, бравыми голосами пела в тамбуре, молодецки присвистывая, песню:

Пролетают конники шляхом каменистым, В стремени привстал передовой, И поэскадронно бойцы-кавалеристы, Подтянув поводья, вылетают в бой!

Приехали на Ярославский вокзал. Двери вагонов раскрылись, и тут словно тревожный ветер пробежал по сердцам. Оживление пошло вниз.

Перед репродуктором плотная толпа молчаливых людей. На одних лицах - растерянность, на других - напряжение и суровость. Неторопливый, но взволнованный голос Молотова сообщает о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну.

Умолкла жизнерадостная песня солдат. Стоя на платформе, они как-то сразу притихли, посуровели, обступили своего комвзвода и вполголоса стали о чем-то совещаться. Очевидно, о том, что увольнительная - прочь, и надо срочно возвращаться в часть.

«Димуша» с лицом, на котором еще не остывшая радость уже начала сменяться горькой растерянностью, стоял у газетного киоска, а на его груди, обхватив его загорелую шею коротенькими руками, с откровенным отчаянием, захлебываясь в рыданиях, билась его молодая жена.

Дома у меня лежало заявление в институт. И даже не одно, а целых два заявления.

Дело в том, что с раннего детства тянули меня к себе почти с одинаковой силой два прекрасных и удивительных мира, имя которым: «Литература» и «Театр». С восьми лет писал я стихи и с этого же возраста самозабвенно занимался в драматических кружках и кружках художественного слова. Чего во мне больше? Кто я все-таки по призванию: поэт или театральный режиссер? Этого я до последней минуты так решить и не мог. А точнее, не успел. Все дальнейшее помогла определить сама жизнь. Началась война, и решать теперь уже надо было совсем иные проблемы. Над страной полетел призыв: «Комсомольцы - на фронт!» И я порвал оба моих заявления. Сел и написал третье. На этот раз в райком комсомола с просьбой отправить меня добровольцем на фронт. Мне было тогда еще семнадцать лет, и призыву я пока не подлежал. В райкоме меня с моим заявлением принял секретарь Фрунзенского РК ВЛКСМ товарищ Ильин. Вопрос был всего один и короткий: «Хорошо. А не струсишь?» - и такой же короткий ответ: «Никогда!»

Вечером я пришел в райком, а утром мама провожала меня с небольшим рюкзачком на плечах к райкомовскому грузовику, где меня ожидала группа таких же безусых добровольцев, полных решимости сражаться с врагом до конца. Мама несла в руке букетик гвоздик. Но так и забыла в волнении, прощаясь, протянуть их мне. И до сих пор, как тогда из машины, вижу ее одинокую, чуть ссутулившуюся от горя фигурку на углу Кропоткинской улицы возле Дома ученых с забытым букетом в руке...

И если бы в то памятное утро, утро первого месяца войны, случилось чудо и какой-то пророческий голос вдруг сказал бы мне: «Смотри же внимательней. Смотри и запоминай и этот пунцовый букетик гвоздик, и эту пестренькую косынку, и улыбку, и полные слез глаза, потому что встретиться в будущем вам еще придется, но видишь ты маму в последний раз... В последний раз в своей жизни...» - то я, еще не ведавший своей судьбы, наверное, был бы попросту поражен: а как же это может быть? И ничего бы не понял. А впрочем, это, наверно, и к лучшему, что ничего не смог бы понять!..

Кто не знает сегодня легендарных «катюш»? Кто не видел этих грозных артминометных установок в музеях и на экранах кино?! А мне и многим моим товарищам довелось не только видеть, но и управлять, и давать первые залпы из этих могучих орудий.

Летом 1941 года под Москвой формировались первые дивизионы и полки знаменитых «катюш». Оружие это было секретным, и личный состав гвардейских частей состоял в те дни только из комсомольцев и коммунистов. Должность я получил уважаемую и серьезную - наводчик орудия, хотя в батарее я был самым молодым.

После недолгой, но интенсивной учебы наш 3-й дивизион 4-го гвардейского артминометного полка был «отпоч-кован» и направлен под Ленинград. И с этого момента стал называться 50-м Отдельным гвардейским артминометным дивизионом.

Враг бешено рвался к городу Ленина и был уже на его подступах. Так что остановить его мог только очень крепкий и неожиданный отпор. Наш залп как раз и явился таким хлестким и оглушающим ударом. И дали мы его 19 сентября 1941 года в районе Синявино. При всех тяготах и драматизме тех дней улыбка все-таки однажды пробежала по нашим сердцам. Дело в том, что «катюши», повторяю, были секретным оружием. И о его существовании, а тем более о прибытии на фронт, не знал никто - ни враги, ни наши бойцы. И вот когда мы дали первый могучий залп, то немцы бросились в одну сторону, а наши - от неожиданности - в другую... Потом бойцы очень полюбили подразделения гвардейских минометов. И тогда же, осенью 1941 года, под стенами Ленинграда бойцы с нежностью стали называть их «катюшами». И под этим именем прошли они всю войну.

Не буду сейчас долго рассказывать об этом времени. О нем надо писать целую книгу. Книг о войне написано множество, а рассказано ли хоть четверть всего? Да конечно нет. Скажу лишь, что в это тяжелейшее и жесточайшее время наш дивизион носился с участка на участок по всему Волховскому фронту и в самых прорывных и трудных местах давал залпы. Всего за зиму 1941-1942 годов я из своего орудия дал 318 залпов по врагу. В переводе на «огневой» язык это 5088 снарядов, весом в 50 килограммов каждый! И это только из одного моего орудия, отправившего на тот свет не одну сотню любителей чужой земли.

Жгучие тридцати-сорокаградусные морозы, сотни и сотни километров туда и обратно вдоль изломанной линии фронта: Вороново, Гайтолово, Синявино, Мга, Волхов, деревня Новая, Поселок № 1, Путилово...

Разве расскажешь о дневных и ночных залпах, иногда прямо под тяжелейшим артогнем, разве поведаешь в двух-трех словах о том, как несколько раз с боями пробивались из окружения, как дважды была подбита и горела моя боевая установка и после быстрого ремонта снова возвращалась в строй?! Разве передашь в кратком разговоре о том, как тяжело хоронить убитых друзей, еще час назад веселых, теплых, живых!.. Может быть, когда-то я возьмусь за такую повесть или роман... А пока... А пока лишь замечу, что, несмотря на все смертельно тяжелое, порой непосильное и леденящее душу, в грядущей победе нашей не сомневались ни на миг. В перерывах между боями я писал стихи.

Некоторые из них, такие как «Письмо с фронта», «На исходный рубеж», «В землянке», через несколько лет вошли в первую книгу моих стихов.

Весной 1942 года был тяжело ранен командир орудия и на его место назначили меня. Приходилось выполнять две обязанности сразу: командира орудия и наводчика. Справлялся, кажется, неплохо.

Оружие наше было новым, и офицерских кадров не хватало. Получили приказ самых опытных и образованных младших командиров срочно направить в офицерские училища.

Осенью 1942 года я с группой моих товарищей, обстрелянных фронтовиков, был срочно командирован во 2-е Омское гвардейское артминометное училище. Шесть месяцев занятий по удвоенной и утроенной программе. За этот срок нужно было пройти курс двухлетнего мирного училища. И мы проходили. Занимались по тринадцать - шестнадцать часов в сутки, уставали смертельно, но не сдавались. Учились хорошо. Знали: мы нужны фронту, а это было самым главным и важным в те дни.

В мае 1943 года, успешно сдав экзамены и получив офицерское звание и грамоту за отличные успехи, снова поехал на фронт. Омск был в те времена глубочайшим тылом. Здесь даже светомаскировка отсутствовала. Война, где решалась судьба страны, друзей, что дрались, не щадя себя, была далеко-далеко. И хотелось как можно скорей уехать из «тыловых краев» туда, к борьбе, к фронтовым побратимам!

И вот - все! На плечах офицерские погоны с пушками и двумя звездочками. На груди продымленный в боях гвардейский значок, а впереди - Москва, откуда мы будем распределены по фронтам. Из омских казарм провожали нас веселое весеннее солнце и грустные лица, увы, некоторых курсантов, так называемых «завалишников». То есть тех, кто завалил хотя бы один государственный экзамен на «трояк». Условия были по-военному жесткие: схвативший хотя бы одну тройку офицерского звания не получал и отправлялся на фронт в прежнем, сержантском чине.

Бывают же на земле чудеса! Майским ласковым утром иду по Москве. Увольнение до 15.00, то есть на пять часов. Целые пять часов!

Я знаю, мамы в городе нет. Она в эвакуации в Уфе. Но есть милая с отроческих лет Кропоткинская улица, есть примыкающий к ней Лопухинский переулок, где стоит моя бывшая школа. Впрочем, почему «бывшая»? Просто школа, моя, моего детства, моих друзей!

Иду по военной Москве. Узнаю и не узнаю знакомых улиц. Опущенные жалюзи магазинов, бумажные наклейки крест накрест на стеклах домов, мешки с песком, военные патрули на Гоголевском бульваре, как гигантские белые дирижабли аэростаты заграждения, вокруг них в военной форме девчата.

Обошел знакомые места, посидел на бульваре и... назад. Прощай, моя мирная юность. Тебя нет, от тебя остался лишь легкий аромат сирени, которая все-таки цветет наперекор войне.

И снова фронт. На этот раз не в снегах и болотах, а в степи под станицей Крымская возле знаменитой впоследствии «Малой земли».

Командующий ставкой ГМЧ (гвардейские минометные части) фронта генерал Дегтярев - маленький, круглый, шумливый, даже не узнав о вакансиях, сразу же направил меня в 50-й гвардейский артминометный полк, где должности огневика не было. И вместо командира взвода или комбата я был назначен начальником связи дивизиона. Однако воин должен уметь все. И я старался, работал на совесть. Хотя воевал неплохо, но должность начальника связи мало волновала мне душу. Я был, что называется, «прирожденным огневиком». Мне надо было вести дела с батарейцами, готовить расчеты огня, давать залпы по врагу. Думаю, что судьба это поняла. Поняла и ликвидировала должности начальников связи дивизионов.

Снова на целую неделю в Москву. Нет, не каждому выпадает такая удача - в тяжелые, беспощадные годы войны дважды увидеть столицу и дважды пройтись по знакомым улицам и переулкам! Впрочем, и горького мне выпало тоже довольно, может быть, пощедрее, чем радостного. Ну, да разговор сейчас не о том. Осталось рассказывать о войне, кажется, немного.

4-й Украинский фронт. Последняя и, пожалуй, самая трудная страница моей боевой жизни. На этот раз я уже снова был «огневиком». Сначала помкомбата, а когда комбат Турченко под Севастополем «пошел на повышение», - командиром батареи.

Итак, снова дороги и снова бои: Чаплино, Софиевка, Запорожье, Днепропетровщина, Мелитополь, Орехов, Ас-кания-Нова, Перекоп, Армянек, Совхоз, Качи, Мамашаи, Севастополь. Упрямо дрались. В редкие минуты затишья пели вполголоса задумчивые песни: «Когда в поход я уходил», «Кто сказал, что надо бросить песни на войне», уже ставшие тогда известными «Огонек» и «Шаланды, полные кефали».

Не стану рассказывать о том, как ломали под Перекопом оборону врага, как, шагая на огневые, месили по ночам густую, как глина, и липкую, как клей, серую грязь Сиваша.

Нет сейчас ни места, ни времени, чтобы рассказать обо всех друзьях, победах, тяготах и потерях. Ограничусь лишь тем, что скажу: жили бурно, горячо, умели воевать и умели шутить. Каждый чувствовал локоть товарища, и никто ни разу не пожаловался и в тяжкую минуту не предал друзей. Да, никто. Никто, кроме... Кроме, может быть, одного. Но нет, фамилию его я называть не стану. Ибо, струсив, он оценил великодушие товарищей, смело пошел в бой и, получив ранение в руку, после перевязки еще добрых полчаса не покидал поля боя.

Прорвавшись через Перекоп, наши войска покатились на юг неудержимо, с какой-то напористой и веселой злостью.
«Товарищи! Завоюем славу освободителей Крыма!» - горели лозунги на стенах домов. Русское и украинское население встречало нас бурно, радостно, с молоком, калачами и полными слез глазами. Целовали, как родных, и буквально заставляли взять калач или булку.

Бои в Крыму подходили к концу. Силами 2-й Гвардейской армии, силами 9-й Приморской, силами славных и доблестных моряков Крым озарялся пятиконечными звездочками и улыбками наших солдат. У врага оставался только один Севастополь. Но теперь уже совсем ненадолго. Ибо это же был Севастополь! Город Нахимова и Ушакова, Лазарева и Корнилова, тысяч и тысяч известных и неизвестных матросов и солдат - героев и патриотов родной земли.

Сколько же мог сидеть там еще враг, если каждый ка-мень в этом городе обжигал ему пятки, как раскаленный металл!

Впервые в жизни возле Качи увидел море... С высокого холма оно сверкало под солнцем. Оно было ярким, синим-< мним, выпуклым и громадным. Пораженный, велел шоферу затормозить. Смотрел долго, радостно и неотрывно. Затем, сдернув пилотку, дружески помахал ему из кабины,

1 мая 1944 года. Любимый наш праздник, а праздновать некогда. Готовимся к штурму позиций врага, к последним боям за Севастополь. Знаем, будет тяжело и жарки Прагу деваться некуда. Кораблей у него не хватает. И драться он будет как обреченный.

И вот здесь, в боях за освобождение Севастополя, при подготовке к решающему залпу перед штурмом укреплений врага, утром 4 мая 1944 года я был ранен. Говорю об этом кратко, ибо собираюсь рассказать о боях и походах и, в частности, о битвах за Крым в специальной книге, которую назову «Зарницы войны».

Ну вот вкратце и все о моей фронтовой жизни. Что было потом?

А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» - в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило - диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.

Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал,

что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны пособности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.

Моих стихов не читал еще ни один профессиональный писатель. Надо не ошибиться и послать тому, в чье слово веришь. Больше всего боялся, что ответят снисходительно, как-никак автору работать трудно... А мне нужен был прямой и ясный ответ, без малейшей скидки. И вот я решил: пошлю Корнею Чуковскому. Еще до госпиталя, однажды в библиотеке, прочел его статью о переводах Шекспира Анной Радловой. Статья была настолько умной, едкой и беспощадной, что от бедной переводчицы, я думаю, остались лишь туфли да прическа.

Дорогой Эдуард Аркадьевич! (Это я-то Эдуард Аркадьевич, в мои двадцать лет!)

От души благодарю Вас за письмо и за доверие. Однако сразу должен предупредить, что, оценивая стихи, не кривлю душой и не стараюсь «подсластить пилюлю», как бы ни была она горька. Тем более с Вами. Тут я считал бы это просто кощунственным».

Ну, а дальше, после такого «предупредительного грома» блеснула и молния. От посланных мною стихов остались, пожалуй, только моя фамилия и даты. Все же остальное было разбито, разгрохано и превращено в пыль и прах. И сил на это было потрачено немало, так как почти каждая строка была снабжена пространными комментариями.

Самым же неожиданным был вывод: «...Однако, несмотря на все сказанное выше, с полной ответственностью могу сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у Вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту! Желаю успехов. К. Чуковский».

Думаю, что слова эти сделали для меня больше, чем многие лекарства и витамины. Я и сейчас благодарен веселому и колючему старику за эти искренние и светлые слова.

Он, дорогой мой, главный редактор «Огонька». И если стихи ваши ему понравятся, сделает для вас куда больше, чем я смог бы сделать.

Сурков принял меня в своем огромном кабинете в редакции. Говорил приветливо, обещал «поколдовать» над моей тетрадью и велел прийти через пять дней. А при новой встрече разнес мою литературную ладью в мелкую щепочку. Но пустить мне пузыри не дал, а, выдержав значительную паузу, своим окающим с хрипотцой голосом сказал:

Хоть и пошерстил я вас, а писать-то вы все-таки будете. За это я вам ручаюсь. Иначе и времени бы на вас столько тратить не стал. Времени-то у меня, как сами понимаете, с каждым годом все меньше... - И засмеялся с лукавым простодушием.

Окрыленный такими авторитетами, как Чуковский и Сурков, набрался храбрости и отнес стихи вместе с заявлением о приеме в Литературный институт имени Горького. И не зря. Осенью 1946 года я уже с гордостью ощупывал в кармане и доставал где надо и где не надо свой новенький, хрустящий студенческий билет.

Однако к Алексею Суркову ходить продолжал и в редакцию, и домой. Разносов становилось все меньше, а в"голосе доброты все больше. Работал я много, и днем и ночью. Нужно было и учиться в институте, и писать стихи. Л учиться следовало без троек, иначе какой же я боец! Л писать стихи такие, чтобы дошли до сердца человеческого, а иначе какой же я поэт!

И вот однажды Сурков хлопнул по листочкам веселой ладошкой и произнес, нет, не сказал, а именно произнес торжественно и светло:

Вот сейчас совсем другое дело! Возможно, это и пойдет.

Не забуду этого первомайского дня 1948 года и того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!

Сколько потом было в моей жизни всевозможных публикаций как в нашей стране, так и за рубежом, но первая публикация, как и первая любовь, не забывается никогда!

Годы учебы в Литературном институте были бурными, напряженными и яркими. Случались взлеты и неудачи, победы и огорчения. Но сдаваться - не сдавался никогда ни в творчестве, ни в учебе.

И думается мне, что писал и трудился, кажется, не зря. Особенно дороги были мне результаты всеинститут-ского конкурса поэзии, где мне была присуждена первая премия за поэму «Снова в строй». Упоминаю об этом не хвастовства ради. Качество сие мне попросту неприятно. Упоминаю об этом лишь как о результате моего труда, как о личной победе, в которую верил я и, увы, некоторые верить не желали. Скептики, чего скрывать, были.

Творческими семинарами, на которых мне приходилось бывать, руководили хорошие и разные поэты: Василий Казин, Владимир Луговской, Михаил Светлов, Павел Антокольский и Евгений Долматовский.

Каждый из них чем-то обогатил меня, что-то посоветовал, что-то оставил в душе. Горжусь, что никогда и никому не подражал, но всему, что могло волновать душу, учился. Но быть поэтом и не быть эрудитом нельзя. И я прошел через все бури экзаменов и штормы зачетных сессий без единого «трояка» и закончил институт в 1951 году, получив диплом с отличием.

Кстати, этот год я называю урожайным, так как, кроме диплома, на ладонь мою в этом году легли еще три книжки: первая книга моих стихов «Светлые дороги», партбилет и членский билет Союза писателей.

А затем снова работа. Встречи с читателями Москвы, Ленинграда, Киева, Баку, Тбилиси, Еревана, Ташкента, Минска, Новосибирска, Свердловска, Омска, Одессы и десятков других городов, больших и малых. Все назвать тут попросту невозможно.

Выступаю я вот уже много лет таким образом не ради афиш и оваций, а ради встречи с людьми и ради, если так можно сказать, аккумулирования высокой энергии человеческих сердец, ради сопричастности чему-то общему, важному для нас, для всех.

Иногда меня спрашивают: каким я считаю себя попом - гражданским или лирическим - и какие темы мне ближе всего?

Я отвечаю, что ни под какие рубрики в этом отношении не подхожу. Не я принадлежу теме, а тема принадлежит мне. Все, о чем я пишу, считаю лирикой. Я лирик и в гражданских стихах, и в стихах о любви, и в стихах о животных или природе. Во всякое стихотворение я вкладываю кусочек своей души, каждое - пропускаю через сердце.

В чем как поэт я вижу свою основную и главную задачу?

Я глубоко и искренне верую в то, что с каждым поколением, с каждым десятилетием, даже с каждым годом светлого и доброго в человеке будет рождаться все больше и больше. Вера эта всегда греет меня в пути. Своей главной и высшей целью почитаю служение людям, Родине и борьбу, борьбу до последнего вздоха со всякой ложью и подлостью на земле.

Богатство мое - это все честные, гордые и прекрасные идеалы, которые живут в моем сердце с юности. Сознание же, что ты нужен другим людям, всегда окрыляет и придает новые силы в пути.

И если книги мои помогают людям хоть в какой-то мере еще больше любить нашу Отчизну и все прекрасное на земле, становиться мужественнее, тверже, добрее и счастливей, то более светлой радости для меня нет и не может быть!

Так я жил, так живу и так буду жить всегда!

Награды

Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (7 февраля 2004) - за большие заслуги в развитии отечественной литературы
Орден Почёта (7 сентября 1998) - за большой вклад в отечественную литературу
Орден Дружбы Народов (20 октября 1993) - за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей
Орден Ленина
Орден Отечественной войны I степени
Орден Красной Звезды